В башне из слоновой кости? Духовность, мистицизм и мирская жизнь у прп. Симеона Нового Богослова

Марина Баззани

Carl Gustav Carus «Pilgrim in a Rocky Valley»
Источник: Nationalgalerie, Staatliche Museen zu Berlin

Прп. Симеон Новый Богослов принадлежит к числу наиболее выдающихся личностей, живших в Византии в период между X в. и нач. XI в. Он был великим мистиком, влиятельным богословом, играл при жизни ключевую роль в церковных делах и богословских спорах. Прп. Симеон много писал в прозе и стихах, главным образом для его монашеской общины, но помимо духовного содержания его произведения передают интересную картину византийского общества – и религиозного, и мирского, воспринятую Богословом с его монашеской точки зрения.

Сочинения прп. Симеона – а я буду рассматривать главным образом поэтические –замечательны также значительным количеством содержащихся в них личных биографических подробностей. Обычно исследователи скорее ожидают найти в этих произведениях богословские и мистические размышления, чем автобиографические сведения. Сталкиваясь с этими неожиданными особенностями, читатель может решить игнорировать биографические детали и сосредоточиться только на богословских вопросах, как это и происходило в течение длительного времени. Тем не менее, существуют по крайней мере две важные причины, которые должны убедить нас исследовать также и автобиографические аспекты «Гимнов». Во-первых, они способны поведать о некоторых неизвестных сторонах характера Богослова и эпизодах из его жизни, опущенных биографом, создавая тем самым более целостный портрет его личности. Во-вторых, они представляют собой чрезвычайно полезный инструмент для расширения имеющихся у нас знаний об автобиографических письменных свидетельствах в Византии и для понимания цели такого авторского самораскрытия в византийской литературе, учитывая редкость и немногочисленность подобных примеров для того времени. Поэтому в настоящей статье я намерена сконцентрироваться на тех фрагментах «Гимнов божественной любви», в которых автор раскрывает сведения личного характера и соответствующие ситуации, демонстрирующие, насколько глубоко Богослов был связан с обществом, в котором он жил, и сколь неверным было бы представлять его отрезанным от мира. В связи с этим важно также иметь в виду, что жизнь прп. Симеона протекала во время драматической борьбы за власть в Византии – потрясений, которые порой заставляли его отдаляться от общественной жизни. Впервые это произошло в 963 г. после внезапной смерти его дяди вслед за безвременной смертью Романа II и последовавшей за этим реорганизации царской администрации императрицей Феофано. Во второй раз это произошло после смерти Иоанна Цимисхия в 976 г. и смуты, последовавшей за восстанием Варды Склира и Варды Фоки, что положило конец придворной карьере прп. Симеона и окончательно привело его в Студийский монастырь.

Хотя прп. Симеона рассматривают преимущественно как богослова, при жизни он был известен не только как религиозный деятель. На сегодняшний день доказано, что на протяжении всей своей жизни он был и считался важно, влиятельной общественной фигурой. Представитель пафлагонского аристократического рода со связями при дворе, прп. Симеон играл заметную роль в социальной и политической жизни Константинополя, в первую очередь, как дворцовый чиновник, перемещавшийся туда и обратно между столицей и провинцией, а также как влиятельный и вызывающий споры религиозный деятель, вовлеченный в богословские дебаты и в монастырскую политику. В текстах «Гимнов» и «Жития» упоминается несколько событий из жизни прп. Симеона, которые могут быть истолкованы как свидетельство его связей с внешним миром, обусловленных прежде всего взаимоотношениями с его врагами и со скорбями его игуменства.

Первый сюжет, на который я хотела бы обратить внимание – это уход Богослова из Студийского монастыря на три года, произошедший после его вступления в обитель. В течение долгого времени это событие трактовалось как результат изгнания либо как следствие ревности, вызванной исключительным отношением к прп. Симеону его духовного отца – Симеона Благоговейного, или же объяснялось расхождением в представлениях о монашеской общине у прп. Симеона и у насельников студийской обители. Однако было показано, что монашеское правило прп. Симеона, сформированное в обители св. Мамаса, не сильно отличается от принятого в Студийском монастыре. Так как же стоит интерпретировать его уход? Можно было увидеть в этом своего рода продвижение по службе, поскольку прп. Симеон получил сан игумена после смерти предыдущего настоятеля, т. е. всего через три года после своего поступления в Студийский монастырь. Это обстоятельство, вероятно, свидетельствует о значительных связях прп. Симеона как в Церкви, так и в обществе: если он был в состоянии извлечь выгоду из патриаршей поддержки при получении сана игумена, можно предположить, что он все еще сохранял влияние благодаря своему аристократическому происхождению. Более того, сведения об обновлении обители св. Мамаса прекрасными иконами и паникадилами, так же как и возведение библиотеки, свидетельствуют о том, что прп. Симеон все еще обладал определенными средствами либо был способен добыть их при помощи связей в миру.

Согласно Никите Стифату, число монахов в обители св. Мамаса постоянно увеличивалось; тем не менее, где-то около 995–998 гг. насельники восстали против прп. Симеона и отправились жаловаться на него к патриарху. Вероятно, монахи были отправлены в ссылку, но Богослов заступился за них. Отложив в сторону житийный контекст, этот случай можно также интерпретировать как попытку придворных ограничить аристократические связи прп. Симеона посредством ослабления его авторитета в монастыре. Хорошо известно, что Василий II во время своего правления энергично пытался ограничить власть аристократических семей в империи, так что за этим эпизодом может скрываться тот факт, что прп. Симеон сохранил достаточно сильное аристократическое влияние и богатство.

Ситуация стала еще более неспокойной спустя несколько лет: когда патриарх начал расследование культа давно почившего Симеона Благоговейного, чему он безуспешно пытался положить конец; затем в 1003 г. возник другой серьезный спор по вопросам тринитарного богословия между прп. Симеоном и официальными чинами Церкви. Усилия по дискредитации прп. Симеона и доказательству его неправоверия продолжались в течение шести лет и завершились изгнанием из столицы в 1009 г. после предшествующего приговора о низложении в 1005 г. Хотя все дело, казалось, имело богословское обоснование, можно тоже рассматривать его как скрытую политическую борьбу между официальной Церковью и вдохновлявшими прп. Симеона представителями разного рода неуправляемого духовенства, которые не столько заботились о нравственных устоях, сколько желали непосредственной близости с Богом.

Так прп. Симеон провел последнее десятилетие своей жизни в Хрисополе, где он основал новый монастырь. Никита Стифат пишет, что поместье принадлежало состоятельному человеку, который был одним из духовных сыновей прп. Симеона, и что он подарил прп. Симеону часовню, которая была освящена. К тому же влиятельные друзья в столице ходатайствовали за прп. Симеона перед патриархом и синодом, так что им удалось оправдать его. Все эти подробности вновь указывают на связи и на влиятельных аристократических друзей в Константинополе, которые были способны помочь прп. Симеону и действовать от его имени. Никита пишет также, что к концу своей жизни прп. Симеон вернулся в поместье своей семьи в Пафлагонии: факт, который, кажется, противоречит утверждению о том, что святой разорвал все связи с семьей, и, напротив, подтверждает достоверность сохранившихся крепких уз дружбы и аристократического покровительства на протяжении всей жизни прп. Симеона.

Отголоски всех вышеупомянутых проблем, возникавших в течение длительного периода игуменства прп. Симеона, часто появляются в «Гимнах» – он нередко жалуется на тяготы своего служения, так как в его обязанности помимо заботы о духовном росте монахов входило также попечение о благосостоянии монастыря. Эта задача, по всей видимости, стала наиболее обременительной для прп. Симеона, ведь он не желал отвлекаться от божественного созерцания и принимать участие в борьбе и противостояниях, сопряженных с мирскими заботами. Эта обеспокоенность ярко описана в Гимне 43, в котором прп. Симеон, непосредственно обращаясь ко Христу, спрашивает Его, должен ли он продолжать заниматься мирскими делами или посвятить себя только Богу:

Скажи мне, Человеколюбче – Спасителю,
что лучше пред Тобою, что из двух благоугодно Тебе:
нести ли мне попечение о монастырских делах
и бескорыстно заботиться о телесных потребностях,
взыскивая за все со враждою и ссорою,
или всегда пребывать в одном безмолвии
и хранить невозмутимым ум и сердце… [1]

Ответ дает Сам Бог: Он предупреждает прп. Симеона об опасностях, подстерегающих того, кто пытается спасти не желающих быть спасенными, поскольку Бог хочет только действия свободной воли. Кроме того, исключительно вредным было бы спасение чужих душ ценой гибели своей собственной:

Уйди, беги и удались от среды таковых.
Ибо довольно для тебя, если ты и самого себя спасешь.
Ведь если бы ты спас мир, а себя погубил,
то какая тебе польза от мира, тобою спасенного?
Я не хочу, чтобы ты был пастырем над кем-либо из не желающих[2].

Этот эпизод тесно связан с Гимном 49, в котором прп. Симеон признает, что, желая спасти свою братию, он оказался втянутым в их противостояния, не достиг своей цели, но даже наоборот – в итоге попал в те же затруднения, что и они:

Замедлив же среди них, предпочел их (всему) прочему,
и связавшись, Владыко, с любителями словопрений,
в надежде исправления причастился злобы и тьмы…[3]
Сжалься и помилуй меня падшего.
Я опустился в колодезь, (чтобы) избавить ближнего,
и вместе с ним и сам пал...[4]

Озабоченность дилеммой, стоит ли ему как настоятелю пытаться спасать монахов, явственно дает о себе знать в «Огласительных словах», где прп. Симеон откровенно описывает свою скорбь из-за противостояния и отсутствия усердия некоторых монахов. Еще одно свидетельство недоброжелательства его врагов проявляется в Гимне 2, в котором святой молит Бога даровать ему силу и терпение, чтобы преодолеть все испытания, которые на него обрушила своими словами и делами его немощная братия:

…и сделай меня способным долготерпеливо переносить
всякое искушение и печаль житейскую,
и что я сам себе причиняю (своим) худым мудрованием,
чем искушает меня завистливый бесовский род,
и что делом и словом причиняют мне
немощные из этих братьев моих[5].

Как уже было сказано ранее, прп. Симеон достиг высокого признания, что позволяло ему распространить свое духовное наставничество на некоторых влиятельных общественных лиц за пределами монастыря. С совершенно беспрецедентным результатом его духовного руководства и наставничества мы сталкиваемся в Гимне 12, в котором он сетует на то, что эти выдающиеся члены общества могли и в действительности использовали знакомство с ним для улучшения их собственных позиций. В этом Гимне прп. Симеон не только винит себя за поиски мирской славы и за самодовольство собственной святостью и мудростью, но и горько скорбит о том, что его последователи используют его трезвенность и благочестие ради собственной выгоды. Однако интересно, что утверждение является двусмысленным, поскольку положение святого также может становиться более выгодным из-за большего числа учеников, о чем прп. Симеон выразительно свидетельствует в следующих строках:

самомнение и леность, как разбойников напавших на меня,
удовольствие и заботу нравиться людям,
которые, таща в противные стороны, расхитили у меня:
одно — целомудрие мое и трезвость,
а другая — добрые дела и божественные деяния,
которые, выказывая самих себя, сделали меня мертвым…[6]

И далее:

Я же наоборот, ставлю себя выше всех,
и (считаю себя) бесстрастным, и святым, и премудрым богословом,
и праведником, почитаемым всеми людьми.
Но и будучи хвалим, как достойный похвал,
я, приглашая всех, думаю, что снискиваю (от них себе) честь.
Когда же они собираются, я еще более надмеваюсь
и часто оглядываюсь, быть может, кто-либо отсутствует,
кто не пришел и не видит меня.
И если окажется, что кто-либо пренебрег мною,
то я злопамятно поношу и злословлю его[7].

После семинара по прп. Симеону, который я вела несколько лет назад, один из слушателей обратил мое внимание на фигуру одного современника прп. Симеона – католического мистика, святого и поэта, который выразил свою любовь к Богу и сокрушение о своих грехах в отменной поэзии, не уступающей творениям прп. Симеона. Это армянин Григор Нарекаци и его «Книга скорбных песнопений». Так я занялась поиском более подробной информации о сочинении Григора. Хотя я не могла прочесть Нарекаци в оригинале, в отличие от текстов его греческого «коллеги», различные переводы на современные языки раскрыли передо мною опыт человека, который, живя в другой стране и творя на другом языке, обладал поразительным сходством с прп. Симеоном Новым Богословом. Хотя мой исследовательский интерес в основном был сосредоточен на поэтическом языке и стиле, содержание книги, степень ее близости к «Гимнам» прп. Симеона поразили меня. В связи с этим я хотела бы посвятить последнюю часть своего выступления обзору точек соприкосновения между прп. Симеоном Новым Богословом и св. Григором Нарекаци. Конечно, то, что я сейчас представлю ни в коем случае не являет собой исчерпывающего исследования: это не более чем соображения, вызванные моим интересом к поэзии и получившие развитие в ходе исследования.

Св. Григор родился около 951 г., в семье ученых служителей церкви. В молодом возрасте он поступил в Нарекский монастырь, который был основан его великим дядей Ананией в 935 г. на юго-восточном берегу озера Ван, где Григор и прожил до своей смерти в 1003 г. (или 1010 г.). Нарекаци посвятил всю свою жизнь ученым занятиям, преподаванию и составлению нескольких произведений религиозной тематики, но его несомненным шедевром является «Книга скорбных песнопений» (Մատյան Ողբերգության — Matean Oghberguthian). Она содержит 95 глав и насчитывает почти десять тысяч строк; каждая глава или слово [բառ – ban] (эквивалентно греческому λόγος), является «диалогом с Богом из глубины сердца» и подразделяется на разделы разной длины. «Книга скорбных песнопений» была закончена в 1002 г. и сразу получила огромную популярность и высокое признание, о чем свидетельствует большое количество рукописей и комментариев. Кроме того, вскоре книга практически приобрела значение священного текста, имеющего в глазах верующих силу талисмана.

Как и «Гимны» прп. Симеона, «Книга скорбных песнопений» воспринимается как поэтический текст, но его функция заключается не в сообщении читателю литературного и эстетического удовольствия. Лучше всего характеризовать текст как серию медитаций и духовных упражнений, предназначенных для приближения автора к Богу и, возможно, в качестве награды — достижения единения с Богом. Диалоги следуют друг за другом, по-видимому, лишенные определенного порядка, но при внимательном чтении обнаруживается присутствие аллюзий, перекрестные ссылки и повторы, которые раскрывают внутреннюю логику автора и его поэзии. Можно обнаружить группы Слов, собранных вокруг определенных тем; например, 2-е и 3-е – программные, 4-е и 5-е – подготовительные, в то время как 6-е изображает первое впадение в грех – тему, которая представляет собой «красную нить» книги. Несмотря на эти тематические группы, было бы неправильно думать о «Книге скорбных песнопений» как о структурированном сочинении или богословском трактате: это скорее холст, на котором поэт изображает свою внутреннюю жизнь, изливает тоску по Богу и сетует о своих страданиях, вызванных неспособностью человека и его языка выразить неизреченную тайну Бога.

Из сказанного представляется вполне очевидным, что работы наших двух авторов имеют схожие черты, как в формальном – обе написаны в стихах, так и в содержательном отношении – ярко выраженный мистический и покаянный характер, жажда Бога. Существуют и другие достойные рассмотрения точки соприкосновения, которые я хотела бы Вам представить.

Существенный элемент в мысли св. Григора – главенствующая роль слез: безупречное поведение недостаточно для достижения спасения, наиболее важным является покаяние и очищение души слезами раскаяния. Эта традиция, восходящая к Евагрию Понтийскому, свт. Иоанну Златоусту и прп. Ефрему Сирину (если ограничиться только несколькими именами), отчетливо прослеживается в «Книге скорбных песнопений». В прологе к книге св. Григор описывает свой труд как «повод для слез», а в Слове 3 он просит Бога:

Всем тем, кто вникнет в сущность скорбных слов,
Всем, кто постигнет суть сего творенья,
Дай, Боже, искупление грехов,
Освободи от пагубных оков
Сомнения, а значит, преступленья.
Желанное даруй им отпущенье,
Пусть слезы их обильные текут,
…
И если слезная моя мольба
Прольется, словно дождь, грехи смывая,
То и меня, ничтожного раба,
Омоет пусть его вода живая[8].

Слезы успокаивают душу, огрубевшую в грехе, очищают ее и, в конце концов, приводят к состоянию светлой радости и сладости. Также слезы являются одним из столпов мистицизма прп. Симеона и часто им упоминаются, особенно в связи с тем, как следует подходить к Евхаристии, касательно его отношений с духовным отцом и его концепции второго крещения. Слезы являются необходимой частью покаяния, плакать надо постоянно. Слезы могут быть болезненными, но они также сопровождаются радостью и сладостью, заполняющими того, кто раскаивается. Кроме того, слезы связаны с темой любви к Богу: необходимо, чтобы человек был настолько захвачен Богом, что одна лишь мысль о нем вызывала бы слезы; а также с темой ви́дения Бога: так, горькие слезы служат достижению ви́дения божественного света, после чего они становятся сладкими. Эта тема активно обсуждается в «Огласительных словах» и также представлена в «Гимнах», например, в Гимне 13:

Плачу и сокрушаюсь я, когда меня озаряет Свет,
и я вижу нищету свою и познаю, где нахожусь,
и в каком бренном мире я, смертный, обитаю.
Веселюсь же и радуюсь, когда помышляю
о данном мне от Бога назначении и славе,
видя всего себя украшенным невещественным одеянием, как бы Ангела Господня.
Итак, радость эта возжигает во мне любовь к Тому,
Кто подает ее и изменяет меня, – Богу.
Любовь же источает слезные потоки и еще более просвещает меня[9].

Об этом же читаем в Гимне 30:

Очистившись покаянием и потоками слез
и приобщаясь обоженного Тела, как самого Бога…[10]

Другой поразительный момент сходства между двумя авторами состоит в том, что они оба ведут прямой диалог с Богом и часто жалуются на невозможность выразить свои мистические переживания человеческим языком: величие встречи с Богом одерживает верх над ограниченностью языка и действительно повергает в скорбь. Эта борьба, которая происходит в тайниках души грешника, занимает центральное место в «Книге скорбных песнопений», и чем более поэт стремится передать свой опыт, тем больше он чувствует непригодность имеющихся у него для этого средств. В результате слова «растягиваются» до предела их значений и тем самым обретают новое наполнение, так что в сравнении с повседневным использованием слово обретает большую смысловую глубину. Кроме того, слова исполнены почти магической силы, связанной с их звучанием. Звук слова приобретает собственную выразительность и функции инструмента, который способствует «смягчению» души слушающего и помогает ему достичь единения с Богом: так поэтическое слово у св. Григора служит особой благочестивой и покаянной цели. Григор доводит свое изыскание слова и манипуляцию им до предела, широко используя ассоциирование морфем, минимально отличающихся по звучанию, в то же время, возможно, существенно различающихся по смыслу. В дополнение к этому автор добавляет несколько уровней значений слова и делает его все более мощным, используя повторы, морфологический параллелизм, внутренние рифмы и сбалансированную структуру стиха.

Для Нарекаци наибольшим недостатком человеческого языка является его неспособность выразить безграничность и неизреченность Бога. В попытке преодолеть такого рода афазию поэт прибегает к помощи некоей магической природы и чарующей силы слова в часто повторяющихся ектеньях и славословиях – литературный прием, глубоко укорененный в предыдущей святоотеческой литературе и классической гимнографии. Часто в ектеньях слово помимо его эмоционального содержания исполняет и нравственную функцию с целью обратить волю читателя к очищению и совершенствованию своей души. Прекрасный пример этому можно найти в начале Слова 3:

О Повелитель сущего всего,
Бесценными дарами нас дарящий,
Господь, творящий все из ничего,
Неведомый, всезнающий, страшащий,
И милосердный, и неумолимый,
Неизреченный, и непостижимый,
Невидимый, извечный, необъятный,
И ужасающий, и благодатный,
Непроницаем Ты, неосязаем,
И безначален Ты, и нескончаем,
Ты — то единственное, что безмерно,
Что в мире подлинно и достоверно,
Ты — то, что нам дает благословенье[11].

Славословия и ектеньи также часто встречаются в «Гимнах» прп. Симеона. Так, сходный пример духовного озарения мы встречаем в Гимне 39:

Ты неприступным светом одеянный,
Ты совершенно невместимый,
Которого никакое слово не в состоянии выразить[12].

Еще одна общая черта прп. Симеона и св. Григора состоит в их постоянном изумлении безграничной благостью Бога по отношению к ним и к человеческому роду, несмотря на их беззакония и недостоинства. Следующий отрывок является прекрасным тому примером:

Коли бежим от Тебя, поспешаешь вослед,
Коли ослабеем, придашь силы,
Коли заблудимся, выведешь на ровную стезю,
Коли устыдимся, подбодришь,
Коли занедужим душой и телом, исцелишь,
Коли осквернимся грехом, очистишь,
Коли солжем, оправдаешь истиной своей,
Коли, поскользнувшись, скатимся в глубь бездны, небеса нам покажешь…[13]

И если сравнить эти строки, например, с Гимном 19, нельзя не заметить необычайной близости мысли и чувства:

Как я поведаю, Владыко,
О чудесах Твоих великих?
Как словом выразить сумею
Твои таинственные судьбы?
Что совершаются над нами,
Твоими верными рабами?
Как презираешь Ты, Владыко,
Мои грехи и прегрешенья,
В вину не ставишь мне паденья
И злых деяний не вменяешь?

Но защищаешь и питаешь,
Животворишь и просвещаешь
Меня, поскольку я исполнил
Твои, Спаситель, повеленья.
Меня помиловал Ты, Боже,
И предстоять меня сподобил
Перед престолом благодати,
Пред славой, силой и величьем[14].

Жизненные обстоятельства двух мистиков существенно отличались. Прп. Симеон провел бóльшую часть своей жизни в качестве предстоятеля монашеской общины в Константинополе, поддерживал попечительские и духовные связи с внешним миром, подвергался преследованиям за его богословие. Св. Григор, наоборот, прожил бóльшую часть своей жизни в отдаленном монастыре, где он посвятил себя преподаванию и молитве. Как и прп. Симеон, он приобрел репутацию святого еще до своей смерти. Несмотря на менее открытую жизнь, св. Григор также удивительно похож на Нового Богослова своим восприятием внешнего мира и отношением к нему, заботой о своих братьях и потоком самообвинений. «Книга скорбных песнопений», как и «Гимны», была задумана автором как личный диалог с Богом, способствующий достижению единения с ним, тем не менее, очевидно, что св. Григор всегда имел в виду монахов, с которыми он жил, а также своих будущих читателей, и что он хотел, чтобы они получили пользу от его опыта и покаянного слова, хотя эта идея обнаруживается в его тексте не с такой решительной силой, как в «Гимнах» прп. Симеона.

Слово 72 наиболее интересно, поскольку оно непосредственно адресовано его монашествующим братьям ради спасения их душ. Св. Григор предостерегает их от хвастовства тем, что в них нет греха, а затем винит себя за то, что зовется «наставником» и «учителем» и за то, что наслаждался людской похвалой. Играя с греческой этимологией его имени, он утверждает, что, будучи назван бодрствующим и бдительными, все же уснул смертным сном:

Учителем называли меня,
[Меня], обвиняющего себя,
Звали «Равви, равви», —
Но я восхваление Бога отверг;
Называли «благий» [меня],
Но я унаследовал скорбь;
Людьми провозглашен был святым
Я, нечистый пред Богом,
Был признан праведником я,
[Я], нечестивый во всем,
Похвалою людской наслаждался,
Чтобы посмешищем стать
Мне перед судом Христовым.
От купели был назван я бодрым,
Упокоился в смертном я сне…[15]

Эти стихи невероятно напоминают фрагмент Гимна 12, который мы видели ранее, где прп. Симеон насмешливо называет себя «святым, мудрым богословом» и признается, что наслаждался похвалой и удовольствиями.

Озабоченность спасением братьев вызывает вопросы и сомнения у Нарекаци, как это было и у прп. Симеона. В Слове 27, говоря об исповеди, св. Григор утверждает:

То свидетельствую я и по праву признаюсь в том,
Что те, кои каются против воли своей под насилием, —
Любовь [у таких] несовершенна,
Следовательно, и спасение неокончательно[16].

Эта мысль, несомненно, очень близка с дилеммой прп. Симеона насчет того, может ли спасение тех, кто не хочет быть спасенным, быть целесообразным, или оно тщетно, если не сказать пагубно, как было показано ранее.

Я могла бы представить Вам еще больше примеров сходства прп. Симеона и св. Григора, но настало время сделать определенные выводы. Я надеюсь, что мне удалось показать, сколь схожи эти два мыслителя и поэта, которые жили далеко друг от друга и никогда не встречались: они были объединены глубокой верой и одновременно желанием поделиться дарами, которые Господь ниспослал им ради людей. Другой общей чертой их вести является ее универсальность: хотя на первый взгляд может показаться, что оба мистика сосредоточены только на своей внутренней жизни и стремятся к сугубо личному диалогу с Богом, что даже монахи и читатели как будто не играют никакой роли в их сочинениях – разве что роль аудитории, но никак ни собеседников – тем не менее, очевидно, что произведения обоих авторов не были ни внутренне замкнутыми, ни ограниченными рамками их личного пространства. Сокровенный рассказ о своих горестях и духовном опыте был средством, с помощью которого они пытались поделиться с внешним миром их мистическим опытом и подвигнуть их братию принести покаяние и приобщиться Божьему спасению.

Текст был опубликован в сборнике материалов Второй международной патристической конференции Общецерковной аспирантуры и докторантуры «Преподобный Симеон Новый Богослов и его духовное наследие».

Ссылки:

[1] Hymn. 43, 9–15.

[2] Ibid. 46–50.

[3] Hymn. 49, 36–39.

[4] Ibid. 53–56.

[5] Hymn. 2, 51–56.

[6] Idem. Hymn. 12, 77–82.

[7] Ibid. 89–90.

[8] Нарекаци Г. Книга скорбных песнопений, 3.3 / Пер. Н. И. Гребнева. Ереван, 1969.

[9] Hymn. 13, 1–10.

[10] Hymn. 30, 467–470.

[11] Нарекаци Г. Книга скорбных песнопений, 3.1–11.