Как отличить смирение от неуверенности в себе

Смирение – особая категория духовной жизни. С одной стороны, она охотно принимается современными православными верующими как нечто фундаментально важное, с другой – оказывается не совсем понятной и чрезвычайно трудной для реализации на практике.

Как правило, в массовом религиозном сознании закрепляются наиболее понятные и удобные формы благочестия. Они достаточно конкретны, их несложно воплотить в жизни: пост как набор определенных пищевых ограничений, чтение установленного молитвенного правила, длительная подготовка к причастию с обязательной исповедью, ношение платка и тому подобное. Они не всегда имеют прямое отношение к христианству, но, тем не менее, играют достаточно важную роль: помогают человеку (особенно на начальном этапе) идентифицировать себя как христианина и интегрироваться в церковную жизнь того общества, к которому он принадлежит.

Смирение также играет важную роль в самоидентификации современного православного верующего в России. Однако оно серьезно отличается от перечисленных выше форм благочестия крайне размытыми границами. В разных случаях это понятие может охватывать внешний вид, поведение человека, его самооценку, отношение к своим успехам и неудачам, к окружающим людям, к миру в целом. Любое более или менее сильное чувство может трактоваться как противоположное смирению – различные вариации гнева, страх, стыд, тревога и даже чрезмерная радость.

Очевидно, что понимаемое подобным образом смирение практически невозможно воплотить в реальной жизни. В связи с этим возникают вопросы: почему формула смирения «я хуже всех», ставшая уже карикатурной, так укоренилась в русском религиозном сознании, несмотря на всю свою сложность и противоречивость? Почему вектором духовной жизни зачастую становится не движение от нелюбви к другим людям в сторону любви– что было бы логично для христианского мировоззрения – а движение от гордости к смирению как к некому личному качеству? И, наконец, как можно описать настоящее «святоотеческое» смирение, которое, в отличие от болезненного самоуничижения, приносит человеку пользу? Считается, что такое смирение (когда человек искренне считает себя «хуже всех» и при этом абсолютно счастлив) – это некий недостижимый идеал святости.

«Для современного человека намного важнее (и намного сложнее) поверить в то, что есть Тот, кто сможет полюбить его безусловно».

Мне захотелось порассуждать о психологической анатомии, если можно так выразиться, такой святости.

Для начала предлагаю подумать о том, почему быть смиренным очень трудно. Если опустить лирические рассуждения о том, что «все мы гордые / грешные / ленивые», можно выделить следующие, тесно связанные между собой причины.

Во-первых, психика человека – достаточно устойчивая система, и на нее невозможно серьезно повлиять одной силой воли. Более того, чем больше нарушена психика, тем сильнее ее защиты, тем она более ригидна. Это очень важное свойство, которое невозможно переоценить, поскольку оно – залог нашего психического здоровья.

Во-вторых, в православном сообществе жива иллюзия всемогущества, иллюзия, что можно стать хорошим, если приложить достаточно усилий (несмотря на евангельскую истину о том, что своими силами человеку измениться невозможно). А если не получается, значит просто не сделал всего возможного – мало молился, например. Эта иллюзия поддерживается тем, что иногда вполне возможно соответствовать одобряемому образу смиренного человека на уровне поведения. Однако важно понимать, что хорошее поведение само по себе не меняет человека в лучшую сторону. Правильное поведение (в данном случае я говорю о способности человека экологично решать конфликты, контролировать свои аффекты) – это достаточно стабильная величина, результат, а не средство, изменений, показатель «силы Эго», как говорят психоаналитики, а также индикатор ресурса, которым человек обладает в тот или иной момент времени. Другими словами, поведение – это симптом, и сводить духовную жизнь к контролю над поведенческими реакциями, негласно объявляя силу воли главной добродетелью, – все равно, что пить обезболивающее при зубной боли в надежде, что снятие симптома поможет победить кариес.

Теперь пара слов о том, почему современным верующим так близка идея смирения. Я думаю, оно ценно тем, что дает возможность контролировать такую новую, незнакомую область, как отношения с Богом, который любит безусловно. Похожим образом ребенок, которого систематически бьет, обижает родитель, постепенно формирует защиту для своей психики: я плохой, я достоин наказания, со мной нельзя иначе, поэтому со мной так обращаются. Да, постоянно чувствовать себя плохим не очень полезно для формирующейся личности, но это гораздо безопаснее для психики, чем столкнуться с суровой реальностью: самые важные люди, от которых зависит моя жизнь, здоровье, безопасность – насильники. Потому что, если это так, то совершенно непонятно, как жить рядом с этим человеком. А если это я плохой, то всегда остается шанс жить счастливо и получать любовь – главное просто стараться быть хорошим.

«Когда святой человек говорит, что он несовершенен – он просто констатирует реальное положение дел».

Я, конечно, не утверждаю, что все современные верующие выросли в семьях, где их систематически избивали, однако подобная модель воспитания, где ребенок получает любовь в основном за хорошее поведение, все еще остается достаточно распространенной. А среди так называемого «поколения Y» к тому же распространена нарциссическая структура личности, которая формируется в качестве защиты на завышенные родительские ожидания: многим до боли знакомы фразы «ты можешь лучше», «твоя оценка – пять», «учись хорошо и тебя ждет большое будущее». В таких условиях ребенку также проще считать, что это он недостаточно хорош, чем то, что завышенные ожидания несправедливы. В силу возраста ему легче поверить в то, что он действительно должен, а значит, может стать лучшим, чем в несовершенство взрослых.

Неудивительно, что большинство людей совершенно не понимают, как себя вести в ситуации, когда любят вне зависимости от поведения, не ожидая никаких достижений. Поэтому в отношениях с Богом используются доступные, знакомые механизмы: «я чувствую себя плохим, потому что совершаю множество неправильных поступков, но в моих силах стараться и добиться любви, тогда я буду чувствовать себя лучше». А так как этот механизм не предполагает, что человек когда-нибудь станет достаточно хорошим для безусловной любви, то он попадает в дурную бесконечность без перспективы позитивного исхода. На первый взгляд, в Священном предании можно найти множество подтверждений такой логике – но если присмотреться, этот подход подстроен под особенности психологии последних поколений. Ведь святые отцы ничего не писали про хорошее поведение как залог хорошего самочувствия. Они скорее имели в виду следующее: знай, что ты хуже всех, и будь спокоен. Такой подход вовсе не умаляет роль добрых дел и внешнего проявления любви («правильного поведения»), но придает им несколько иной статус: одно дело – совершать добрые дела, как любимый ребенок, ради других людей, совершенно другое – ради собственной безопасности, чтобы почувствовать себя хорошим, достойным любви или хотя бы похвалы. Или просто не быть наказанным.

Очевидно, что преподобным отцам, утверждавшим, что они считают себя хуже всех, было чуждо это беспокойное метание между состояниями раба и наемника. Они были абсолютно счастливы в статусе настоящих Божьих детей. Когда святой человек говорит, что он несовершенен – он просто констатирует реальное положение дел. Когда среднестатистический православный христианин нашего времени говорит о своем несовершенстве, он тоже описывает реальность, но не объективную, а свою внутреннюю, психическую. Ведь в глубине души он искренне верит в то, что он ничтожество, что все вокруг – лучше него, и что как ни старайся – лучше не станет (но стараться надо). Приступы самоуничижения периодически уравновешиваются приступами самолюбования, но в целом это разные проявления одного и того же состояния души, незнакомой с настоящей любовью. В этом смысле мне кажется, что отличие святого человека от несвятого в том, что у первого есть полноценный доступ к реальности, а у второго этот доступ заблокирован целым хором психзащит, которые сохраняют остатки его самоуважения в ущерб возможности просто и открыто взаимодействовать с собой и окружающими людьми, с учетом своих настоящих достоинств и настоящих недостатков.

«В отношениях с Богом используются доступные, знакомые механизмы: "я чувствую себя плохим, потому что совершаю множество неправильных поступков"».

Приведу пример. Есть люди, которые очень любят помогать другим. Вообще, желание помогать – это общечеловеческое свойство, но для некоторых людей это жизненно важно – они помогают по запросу и без запроса, могут навязчиво и даже агрессивно вторгаться в жизнь других людей, убеждая себя и окружающих, что без их помощи всё рухнет, совершают почти героические поступки, которые могут выглядеть как настоящие акты самопожертвования. В кабинете психолога такой человек рано или поздно, если у него появятся для этого ресурсы, может обнаружить, что таким образом он защищается от страха собственной беспомощности, ненужности, одиночества. Но пока у человека нет достаточно сил, чтобы выдержать реальность – свое одиночество, свою невостребованность – такая компульсивная помощь другим будет для его психики настоящим спасением, давая хотя бы временное чувство удовлетворения, гордости, повод для самоуважения. Если речь о верующем человеке, то он может строить у себя в голове запутанные логические цепочки, убеждая себя в том, что эта его гордость греховна, что на самом деле он «хуже всех», просто пытается по мере своих сил делать добрые дела и так далее. Но правда в том, что это чувство гордости может быть его единственным инструментом не сойти с ума от горя и одиночества. И пока это так – достаточно сложно считать себя несовершенным, грешным и быть при этом счастливым. Ведь всю свою жизнь человек жил в убеждении, что быть беспомощным – стыдно, если ты бесполезен – ты никому не нужен. Такая логика плохо сочетается с живыми, радостными, исцеляющими отношениями с Богом, которому каждый человек нужен и важен любым.

Или еще пример: родитель бьет своего ребенка, считая это необходимым. Он также, как и человек из предыдущего примера, отделен от реальной жизни стеной психологических защит, объясняя себе свое поведение, например, так: «я хороший родитель, я желаю своему ребенку самого лучшего, ведь если я его не буду бить, он не вырастет достойным человеком. Возможно, есть дети, которых можно не бить, но мой – не такой. Моему это только на пользу. Вырастет – будет благодарен». Все эти рассуждения очень важны для человека, и именно поэтому так сложно будет доказать ему, что он не прав. Ведь поверить в то, что любого человека можно воспитать без битья – значит признать, что он не справедливый родитель, а жестокий человек, который калечит собственного ребенка. К такой реальности мало кто готов. Ведь быть насильником – стыдно, насильников никто не любит, а хороших родителей любят. И крайне сложно поверить в то, что Бог любит реального человека, а не представления человека о себе. Даже если этот реальный человек – преступник.

До тех пор, как человек закрывается от Бога фиговым листком психологических защит, мантры вроде «я хуже всех», попытки поверить в свое недостоинство только вредят, еще больше отдаляя человека от реальности и от Бога, намертво блокируя путь к настоящему покаянию. Потому что тревожное, неуловимое чувство собственной неполноценности – это симптом, а не добродетель, который явно не стоит того, чтобы его усугублять. Для современного человека намного важнее (и намного сложнее) поверить в то, что есть Тот, кто сможет полюбить его безусловно, по-настоящему, чтобы под Его защитой постепенно, в безопасном темпе приближаться к настоящему себе, который, кстати, действительно может оказаться хуже всех. Но тогда это уже будет неважно. Это будут отношения, которые не нужно будет пытаться держать под контролем в страхе, что тебя разлюбят. Это будет уже другая история, полная настоящей любви.